Ох, какая сложная это для меня тема – пейзажная лирика. По своему значению слово «пейзаж» предполагает некий взгляд со стороны, отдаёт некой статичностью. И всё это так трудно сочетается в моём творческом восприятии с «поэзией» – чем-то личным, производящем большую внутреннюю работу, вовлекающим всё человеческое существо в так и оставшийся неведомым процесс движения куда-то.

С другой стороны – все мы, кто-то в большей степени, кто-то в меньшей – визуальщики. Существа, получающие огромный поток информации из окружающего мира через зрительные рецепторы. Все мы – родом из природы-матушки, и всех нас должно по идее волновать на глубинном – подсознательном уровне всё то, что в ней происходит. Это ли ни источник поэтического вдохновения?

И всё же, всё же… Согласен – вдохновиться пейзажем – легко. Но вот что до собственно поэзии… Здесь нужно обладать либо очень индивидуальным взглядом на мир, чтобы описывать увиденное незаезженными фразами. Либо сделать пейзаж частью себя самого и таким образом опять же самовыразиться, либо совершить ещё что-то несусветное, чтобы твоё творение запомнилось и выделялось среди общей массы охов и вздохов на облачка, речки, поля и луга.

Т.к. нет ничего хуже, на мой взгляд, заштампованного банального стиха про природу и погоду.
Честно скажу, с большими опасениями я приступал к изучению конкурсного материала. Но, к моей радости, обнаружил достаточное количество интересных, запоминающихся стихов.
Традиционно напоминаю о субъективности впечатлений, ибо, слава богу, оценивать никого не надо.И начну я вот с этого замечательного стиха.

Ворошилов Сергей
Городской пейзаж

Сергей – известен своей природной пейзажной лирикой. Иные её образчики я нахожу превосходными. И вот – городской пейзаж. Оторванность от родных корней, урбанистическая отчуждённость и цинизм. Но нет. Произведение производит сильнейшее впечатление глубиной осознавания автором взятой темы, индивидуальной яркой образностью в сочетании с, казалось бы, лёгким слогом и лёгким восприятием.
Стих един и многокомпонентен и смаковать его можно долго.
И пусть стих не являет собой пример фотографически точного рисунка, скорее – это собирательный образ чего-то глобального, о чём сообщает читателю и сам автор, но от этого он не утрачивает своей картинной художественности:

Новый день, новый взгляд на живой вернисаж.
В серых красках до боли знакомый пейзаж,
Столь родной и привычный в рутине...
Перед пропастью будней, застыв на краю,
Я с тоской по фрагментам наш мир узнаю
В нарисованной кем-то картине

И такая вступительная композиционная часть оказывается к месту и предваряет череду великолепных, острых, образов:

Прижимаясь к реке воспалённой щекой,
Дремлет город…

Он, замотанный грязным шоссейным бинтом…
…Пьяный клоун в неоновом гриме...

Он людей одиноких дитя и каприз,
Их тщета без любви воссоздать парадиз,
Их извечная страсть к макияжу...

Далее следуют две очень реалистичные – до жёсткости, до диссонанса и отторжения действительности сцены:

Здесь деревья вцепились в чугунную вязь,
Здесь девчонка-подросток, фальшиво смеясь,
Предлагает себя на продажу.

Казалось бы, по закону жанра, раз появившись, диссонанс должен усиливаться, чтобы произвести максимальный эффект на читателя. Но нет. Автор находит другой, более тонкий, более зрелый, более соответствующий жанру лирики исход.
Риторический вопрос, в сути своей – что же это? – как форма и ещё одного взгляда на предмет поэтического исследования. Такой взор к небесам, чтобы освободиться от черноты влияния этого «монстра», но отнюдь не надеть розовые очки. Всё остаётся: и бомжи, и мертвенность, и несправедливость, и добровольная потеря свободы. Но как остаётся!

Кто художник, создавший пейзаж городской,
Где скелеты мостов над унылой рекой,
Где бомжи продают незабудки,
Где тиранит торговку находчивый страж,
Где, отвергнув свободу, вписались в пейзаж
Попрошайками дикие утки?

Последняя деталь в пейзаже – образ, мысль, символ, эмоция – очень достойное, простое и концептуальное одновременно завершение всей композиции.
Так и пришлось мне растащить практически весё стихотворение на цитаты. Но оно этого заслуживало.

Влад Павловский
Элегия (у тихого погоста)

Также запоминающееся произведение. Автор определил его как «элегию». И в полной степени постарался следовать традициям классицизма.
Глубокие переживания, поданные в стиле символизма, о своём предназначении на этой бренной земле:

Вотще ли жизнь моя проходит?
Ужель забвеньем увита
Моя надгробная плита?

- сменяются пейзажной зарисовкой. Получается такой перевод взгляда ЛГ изнутри – вовне.

И небо, зная мой предел,
Косыми линиями водит...
Дожди на бархате полей,
Погоста тихого елей,
Дуга в прозрачном небосводе.

Такой классический взгляд на окружающий мир, который, почему-то не производит впечатления заштампованности, хотя все сравнения знакомы. Возможно, срабатывает момент умелой стилизации. Но возникает ощущение, что всё на своих местах.
А вот дальше начинает происходить нечто интересное и нестандартное. И начинает происходить всё это плавно, исподволь, постепенно вытекая из представленных выше рамок классической стилизации:

Безмолвны витязи дубов,
И лишь грачи покой гробов
Весёлым гомоном нарушат.

В канву пейзажа начинает вплетаться нить диссонирующее-развенчивающая благость классики, подрывающая устои действительности. И так и остаётся не до конца понятым – что же это – авторская фирменная ирония или приём разрушения внешней точки отсчёта, как толчок для нового самоуглубления:
витязи дубов (!?), грачи … весёлым гомоном (!?) – до:
А слёзы тут и жгут, и душат

Андрей Парошин
Озеро Возвращенного Меча

Экзотичное явление представляет собой это произведение. Эдакий взгляд туриста на иноземный пейзаж со всеми вытекающими из этого ассоциациями. Первый катрен в полной мере погружает читателя в специфическую картинку Вьетнама:

В Ханое по-мартовски хмуро и мглисто,
Клоками лиан — провода, провода.
Лавиною катятся мотоциклисты,
На флагах горит золотая звезда.

Простовато, без пафоса, но это очень точно демонстрирует действительную суть картинки. Далее автор предлагает оригинальное развитие темы. Я бы назвал это – ментальная медитация над поверхностью пруда. Представляется, как ЛГ, сидя над прудом в парке экзотического города, вспоминает (визуализирует) услышанную легенду, связанную с этим местом. Что ж, тоже своего рода погружение в собственное воображение через созерцание.

Ульяна
Вид из окна

Интересно исследовать восприятие пейзажной лирики и на примере этого стихотворения. Во вступительной части своего обзора я отмечал нашу зрительную зависимость. Однако упомянул, что визуальщиками мы все являемся в разной степени. И вот интереснейший случай, когда автор в минимальной степени зависим от этой внешней картинки. Иные ощущения играют в мировосприятии значимую роль. Несомненно – автор рисует картину. Однако картина эта в основном находится на внутреннем – ощущенческом плане. Визуальный ряд здесь символически пунктирный: Продрогшая ветка ореха; Эскиз, нарисованный тушью на мокром обрывке рассвета; Угрюмый чугун парапета; набухшие почки – и все эти элементы с явным эмоциональным «отягощением». Далее – звуковое наполнение: печальные сутры знакомой собаки; Молочника гулкое эхо; Стучится в окошко морзянкой.
Здесь же и телесные ощущения: Невольной горячкой озноба, и абстрактно-чувственные образы: зашторено утро; Тревожит покой; Надломленных линий тщедушье; В забытой стилистике «ретро»; Отвечу взаимностью ветру и т.д.
Итак, пейзаж многомерный на внутренних планах.

Скиталец М.
Голос в ночи

Стих производит впечатление неровности, порывистости, сложной ритмики, однако читается на одном дыхании, если читателю удаётся поверить автору и пуститься по волнам эмоциональных приливов и отливов.
Зарисовка здесь используется ЛГ для внутреннего погружения, рефлексии, ассоциативного путешествия по образам личной значимости.
Всё достаточно интересно. Неплохо воспринимается на уровне ощущений, хуже – на уровне логических связей. Ну и явный огрех, на мой взгляд: я, помню, замер, внутренне боясь. Как вы понимаете, противоположного значения – внешне боясь – практически не существует, если речь, конечно, не идёт о внешних проявлениях страха, поэтому «внутренне» звучит избыточно и неуместно.

Марина Новикова
КРАСИВАЯ, ПЕЧАЛЬНАЯ, ХМЕЛЬНАЯ

Продолжаем исследовать пейзажные метаморфозы в индивидуальных интерпретациях авторов на примере этого замечательного стиха.
Здесь на протяжении всего стихотворения автор упорно, как будто и не понимая каково конкурсное задание, рисует портрет. Портрет детальный, с чувственным и харАктерным описанием. И только в финале оказывается, что всё сказанное было на самом деле пейзажем. Такое передёргивание восприятия – достаточно сильный и эффектный приём. Полностью антропогенный образ подачи картинки – редкий и запоминающийся случай.

Темур Варки
Фламинговый дым

И ещё одна экзотическая иноземная картинка. С хорошо переданными колоритами. Ну и традиционно – не просто картинка.
Здесь ЛГ умелыми стараниями автора привносит в элементы пейзажа свои чувства, ощущения, философичность – отождествляет их. А отождествив, не замораживает в фотографической статичности. И вместе с динамикой внешних элементов движению подвергаются и все эти составляющие личности ЛГ. Красиво и поэтично.

Алания Брайн
мальчик играл на скрипке

Автор этой работы несомненно рисует картинку. Но что за её природа и стиль? Ключевой элемент – герой – мальчик, играющий на скрипке. Персонаж – почти обожествленный – определяющий состояние окружающего мира, характер пейзажа. Метафизичность этого образа выходит за рамки банального описания – портретного или пейзажного. Картина не без авангардных или сюрреалистичных мотивов.
С технической точки зрения явно режет слух строчка: Утесом пластались волны.
Проблема в том, что все строки стиха имеют ударение на первом слоге. Все, кроме этой. Это заметно сбивает ритм и отвлекает от содержания.

Затакт
Слепок мира.

Очень сильна образность этого стиха. Часто она резка и даже болезненна. Но абсолютно визуально воспроизводима. И этот стих в гораздо большей степени пейзаж, чем многие из представленных работ. И каждый мазок здесь – сочный, глубокий, прочувствованный образ: плетётся ночь, небо умирает, шумит сосна, ветер чинит течи. И всё это в ярких визуальных эпитетах и деталях, позволяющих переносить образы на холст.
Последние два образа подводят страшный диссонирующий итог, но в этом венце нет традиционной завершённости. Автор оставляет читателя в предчувствии новых тревожных событий, в предвкушении их вероятности. И это сильный философичный ход.

И солнцем с кровью кашляя неловко,
Последний май взошел с обрыва в ров.
Ребенок-бог играется винтовкой.

На этом заканчиваю очередной обзор.
Выбор работ для него был случаен.
Всех благ!
И.Пшеничный.