Низкорослый, он почти незаметным
был. Простуженный, кашлял робко,
покрывало сиреневых веток
натянув почти до подбородка.
Филигранная ограда с оскалом
пережитого и былого
с неохотой меня подпускала
посмотреть поближе больного.
Дом стеснялся. Изумрудную плесень
выдавал за фрески. Ступени
голосами забытых песен
по-чужому и по-нашему пели.
Дом беззубыми ставнями шамкал,
и стекляшки нёс как медали,
и гордился приблудной шавкой,
согревающейся в подвале.
Вспоминал довоенную юность
и уже не плакал как будто.
И жалел всех нас, бесприютных,
в предпоследнее это утро.
Щурил глаз на солнце. Как манной,
сыпал известью штукатурки,
с чьим-то зайчиком безымянным
на фасаде играя в жмурки. | 
