Когда туман кефиром скис, просел,
и утро, выхлебав его из ежевичных кущей,
простёрло длани яркие ко всем,
мы пробудились к небу и сочли, что стало лучше…
И побрели искать творожный след
по зарослям, что разбежались вдруг, не в силах прятать
пространства нового – до моря вЕрст
не столь уж многочисленных – в разрывах и заплатах
ущелий горных. И на их губах
обветренных столетьями погоды отчужденья
несъеденный туман – былого страх –
истаивал и, извиваясь, слыша птичье пенье,
дрожащей немощью тянулся вверх -
что сотни рук на паперти, за милостыню споря.
И только скальный кряж, как вечный грех –
царил. И в яме горизонта зеленело море. |
